« В ладонях утонут зрачки ... »

Арон Фарфурник застукал наследницу дочку
С голодранцем студентом Эпштейном:
Они целовались! Под сливой у старых качелей.
Арон, выгоняя Эпштейна, измял ему страшно сорочку,
Дочку запер в кладовку и долго сопел над бассейном,
Где плавали красные рыбки. "Несчастный капцан!"

Что было! Эпштейна чуть-чуть не съели собаки,
Madame иссморкала от горя четыре платка,
А бурный Фарфурник разбил фамильный поднос.
Наутро очнулся. Разгладил бобровые баки,
Сел с женой на диван, втиснул руки в бока

И позвал от слез опухшую дочку.

Пилили, пилили, пилили, но дочка стояла, как идол,
Смотрела в окно и скрипела, как злой попугай:
"Хочу за Эпштейна". - "Молчать!!!" - "Хо-чу за Эпштейна".
Фарфурник подумал... вздохнул. Ни словом решенья не выдал,
Послал куда-то прислугу, а сам, как бугай,
Уставился тяжко в ковер. Дочку заперли в спальне.

Эпштейн-голодранец откликнулся быстро на зов:
Пришел, негодяй, закурил и расселся, как дома.
Madame огорченно сморкается в пятый платок.
Ой, сколько она наплела удручающих слов:
"Сибирщик! Босяк! Лапацон! Свиная трахома!
Провокатор невиннейшей девушки, чистой, как мак!.."

"Ша... - начал Фарфурник. - Скажите, могли бы ли вы
Купить моей дочке хоть зонтик на ваши несчастные средства?
Галошу одну могли бы ли вы ей купить?!"
Зажглись в глазах у Эпштейна зловещие львы:
"Купить бы купил, да никто не оставил наследства".
Со стенки папаша Фарфурника строго косится.

"Ага, молодой человек! Но я не нуждаюсь! Пусть так.
Кончайте ваш курс, положите диплом на столе и венчайтесь -
Я тоже имею в груди не лягушку, а сердце...
Пускай хоть за утку выходит - лишь был бы счастливый ваш брак.
Но раньше диплома, пусть гром вас убьет, не встречайтесь,
Иначе я вам сломаю все руки и ноги!"

"Да, да... - сказала madame. - В дворянской бане во вторник
Уже намекали довольно прозрачно про вас и про Розу -
Их счастье, что я из-за пара не видела кто!"
Эпштейн поклялся, что будет жить, как затворник,
Учел про себя Фарфурника злую угрозу
И вышел, взволнованным ухом ловя рыданья из спальни.

Вечером, вечером сторож бил
В колотушку что есть силы!
Как шакал, Эпштейн бродил
Под окошком Розы милой.
Лампа погасла, всхлипнуло окошко,
В раме - белое, нежное пятно.
Полез Эпштейн - любовь не картошка:
Гоните в дверь, ворвется в окно.
Заперли, заперли крепко двери,
Задвинули шкафом, чтоб было верней.
Эпштейн наклонился к Фарфурника дщери
И мучит губы больней и больней...
Ждать ли, ждать ли три года диплома?
Роза цветет - Эпштейн не дурак:
Соперник Поплавский имеет три дома
И тоже питает надежду на брак...

За дверью Фарфурник, уткнувшись в подушку,
Храпит баритоном, жена - дискантом.
Раскатисто сторож бубнит в колотушку,
И ночь неслышно обходит дом.

( Саша Чёрный. "Любовь не картошка". (Повесть) 1910.)

Сразу прИзнаюсь: терпеть не могу эту песню.
Когда её слышала, всегда ( мягко скажу) недоумевала.
А тут... - наткнулась в ретро-завалах на творчество В. Шаинского -
в очерeдной раз изумилась: ангельский голосок Анны Герман и - эти куплеты?

Тем не менее, слушаем? Наверняка - любуемся?

«А он мне нравится»

"А он мне нравится" - Лариса Макарская.

Муз.- В. Шаинский.
Сл.- А. Жигарев.
Исп. - А. Герман.





Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман,—
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас — осенний роман.

Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,—
Смешна любовь напоказ!
Но всё ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.

Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус...
Я отдал ей всё: портрет Короленки
И нитку зелёных бус.

Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызём солёный миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.

А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.




Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель...
У Лизы чудесные теплые ручки
И в каждом глазу — газель.

Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.

Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей...
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.

На старом столе перевернуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.

Для ясности, после её ухода,
Я всё-таки должен сказать,
Что Лизе — три с половиною года...
Зачем нам правду скрывать?

( Саша Чёрный. "Мой роман". 1927. )

Мне говорят, он маленького роста,
Мне говорят, одет он слишком просто.

Мне говорят, поверь, что этот парень
Тебе не пара, совсем не пара.

А он мне нравится, нравится, нравится,
И для меня на свете друга лучше нет.

А он мне нравится, нравится, нравится,
И это всё, что я могу сказать в ответ.

Он объясниться мне в любви не смеет
И только лишь, как девушка, краснеет.

Мне говорят, твой выбор не из лучших,
Ты нас послушай, ты нас послушай.

А он мне нравится, нравится, нравится,
И для меня на свете друга лучше нет.

А он мне нравится, нравится, нравится,
И это всё, что я могу сказать в ответ.

Признаться вам, сама не понимаю,
Зачем о нём так часто я вздыхаю?

И почему мне только светит солнце
В его оконце, в его оконце.

А он мне нравится, нравится, нравится,
И для меня на свете друга лучше нет.

А он мне нравится, нравится, нравится,
И это всё, что я могу сказать в ответ.

Такие вот куплеты.
О том, кто нравится.
Хоть низенького он роста, но именно он в оконце - солнце.
А к с траничке с великолепными сатирическими стихами
любимого поэта Серебряной поры - Саши Чёрного -
абослютно уникальная живопись
( хотите - верьте, хотите - нет, но его полотна раскупаются - мигом!)
Британского художника,
Мастера наивной живописи Steve Taylor.

«Steve Taylor -is one of Cornwall’s most original and creative naïve painters. Although his work has sometimes been likened to Beryl Cook’s ‘but with attitude’, the comparison is only superficial.

Taylor’s characters exist in an altogether harsher world and blend humour with a deeper pathos. In fact, his colourful repertoire of ordinary folk, like ‘Albert’ or ‘Fred’ or ‘the Belles of Camborne’, seem to accept their place in the world with a quiet stoicism. They are wonderful little vignettes of people with enlarged heads, squeezed into their picture frames, engaged in absolutely nothing of importance.

Like actors in a Beckett or Pinter play, they live such ordinary lives. There is no stage-acting here though, which is why we can so easily empathise with them - they remind us of our first date perhaps all those years ago, or that ride in a much-loved Morris Minor or that visit to the seaside, when we contentedly watched the world
pass by from our deckchairs.
There is nothing cosmetic or manicured about these characters: their sagging eyes are lined and their world-weary faces express angst or resignation. These paintings cut through all society’s pretensions and offer the viewer a fly-on-the-wall vision of an earthier world that seems to have been long forgotten or ignored.»

Над крышей гудят провода телефона...
Довольно бессмысленный шум!
Сегодня опять не пришла моя донна,
Другой не завёл я - ворона, ворона!
Сижу одинок и угрюм.

А так соблазнительно в теплые лапки
Уткнуться губами, дрожа,
И слушать, как шёлково-мягкие тряпки
Шуршат, словно листьев осенних охапки
Под мягкою рысью ежа.

Одна ли, другая - не всё ли равно ли?
В ладонях утонут зрачки -
Нет Гали, ни Нелли, ни Мили, ни Оли,
Лишь тёплые лапки и ласковость боли
И сердца глухие толчки...

( Саша Чёрный."Городской романс". 1910. )